Как ни трудна была в эти годы жизнь горожан, основную тяжесть социалистическая империя взвалила, как всегда, на закрепощенную и бессловесную, но еще многолюдную деревню.
Разоренное сельское хозяйство и так давало лишь 60 % довоенного объема продовольствия, а тут еще 1946 год принес новое несчастье: недород на Украине, в Молдавии, на Северном Кавказе повлек за собой голод. Но основной принцип функционирования колхозов — сначала сдать всё, что требует государство, а потом уже думать о себе — остался незыблемым.
Формально колхозы свою продукцию государству продавали, но назначенные сверху цены были столь мизерны, что эти «закупки» госбюджет явно не обременяли. В каждом пятом колхозе работа на общественных полях и фермах вообще не оплачивалась; в большинстве остальных за отработанные трудодни платили сущие гроши, прожить на которые было невозможно. Ни оплачиваемых больничных листов, ни пенсий по старости деревенским жителям не полагалось.
Выручали приусадебные участки, но велось наступление и на них — за четыре послевоенных года от многочисленных урезок площадь их сократилась более чем на 10 млн. гектаров. Каждый такой участок облагался налогом — колхозник должен был не только практически бесплатно трудиться в бригаде, но и со своего личного клочка земли отдавать «в закрома родины» молоко, мясо, шерсть, яйца. После уплаты этого налога колхозник мог везти остатки на рынок; там надо было показать справку о том, что его родной колхоз полностью сдал урожай государству…
Вскоре выяснилось, что в очередной раз повышен еще один налог — с выручки от рыночной продажи. В 1948 г. последовал новый удар: налог с личного хозяйства фактически был увеличен в 2,5 раза. В 1950 г. колхозник должен был со своего приусадебного хозяйства платить налогов в 4,3 раза больше, чем в 1940 г.
Кроме того, государство «порекомендовало» колхозникам «продать» ему их личный мелкий скот; в паническом массовом забое в крестьянских хлевах было прирезано около двух миллионов свиней, овец, коз.
Бегство из беспаспортной деревни было невозможно. Для молодых парней единственным выходом было невозвращение в свой колхоз после службы в армии; большинство демобилизовавшихся сельчан устраивались в городах или рабочих поселках — на любых условиях.
Жизненный уровень колхозника был ниже, чем у городского рабочего, вчетверо.
ГУЛАГ. В 1947 г. были резко ужесточены наказания за хищения государственного и колхозного имущества — теперь даже за самое мелкое хищение из колхоза суды обязаны были давать виновным 20 лет лагеря, а за хищение заводских материалов — 25 лет. Тому, кто видел, как его товарищ кладет в карман хотя бы горсть гвоздей, и не донес об этом начальству, полагалось отсидеть за это 3 года…
Исправно, как и раньше, продолжала пополнять лагерное население и традиционная 58-я статья («контрреволюционная агитация» и т.д., и т.п.).
В 1947—1948 гг. заканчивался стандартный десятилетний срок у многих зэков, попавших в лагеря в 1937—1938 гг. и сумевших там выжить. Возвращать таких людей в общество сочли опасным. Части из них без лишней волокиты оформили новые приговоры (как правило, уже «четвертаки» — 25 лет); те же, кому повезло больше, отправлялись в отдаленные районы в пожизненную ссылку.
К концу 1940-х гг. в распоряжении государства был даровой рабский труд 9 млн. советских заключенных и 2 млн. немецких и японских военнопленных. (Для сравнения: во время самого острого противостояния самодержавия с революционерами — весной 1906 г. — в российских тюрьмах сидели 75 тыс. человек.)