Историографической разбор предыстории сплошной коллективизации, очевидно, следует начать характеристикой аграрных преобразований в ауле 1926—1928 гг.— уравнительного передела пахотных и сенокосных угодий и конфискации хозяйств крупных баев, памятуя об их кардинальном значении в революционной практике разрешения проблемы «сокращенного» перехода казахского аула к социализму.
Современная историография проблемы синтезирует достижения двух предшествующих периодов (конец 20-х — середина 30-х гг., конец 30-х — первая половина 50-х гг.) и характеризуется большей интенсивностью проникновения теоретической мысли в ее конкретно-историческое содержание. Достаточно сказать, что различные аспекты ее затрагиваются практически во всех крупных работах по аграрной истории переходного периода в Казахстане.
В науке установлен предваряющий характер и активизирующее значение предшествующих реформ (национализация земли, землеустроительная работа, создание и расширение первичных форм кооперации и массовых организаций крестьянства и т. п.) в осуществлении передела и конфискации. А последовательность реализации их правомерно рассматривалась как объективно обусловленное обстоятельство. Отсюда логически последовал вывод об обоснованности выбора сроков проведения передела и конфискации как в научном, так и в организационно-тактическом отношении.
И все же достигнутый к настоящему времени уровень знаний не может удовлетворить растущую потребность науки: в-свете достижений в области аграрной историографии переходного периода встает задача изучения роли комплекса факторов — социально-экономических, политических, психологических, волевых — в выработке оптимальных сроков и правового регламента реализации этих мер. При этом, вероятно,, есть смысл особо выделить вопрос о теоретически-поисковой и практической деятельности Коммунистической партии по регламентации и подготовке условий для указанных преобразований. Это способствует, как нам представляется, углублению и конкретизации существующего представления о своеобразии и направленности передела и конфискации.
Перейдем теперь к характеристике тех основоположений исследований, в которых засвидетельствованы попытки авторов проникнуть в предметное существо данной темы.
Передел. Основной аналитический материал, по которому можно судить о масштабе и направленности процесса перераспределения земельных угодий, приведен в названных трудах Г. Ф. Дахшлейгера, Б. А. Тулепбаева, А. Б. Турсунбаева, а также в работе А. А. Чупекова. Ими же показано своеобразие партийной работы по организационному и идеологическому обеспечению эффективности этой кампании. Изучение «массового настроения» трудового населения аула и специфики уклада жизни крестьянства местными партийными организациями, разработка Казкрайкомом ВКП(б) на основе полученной информации инструктивных указаний, регламентирующих назначение и ход распределения земельных участков, а затем разъяснение трудящимся на сельских сходах и собраниях социального смысла данной меры — таковы основные звенья руководящей деятельности Компартии, чему в историографии по праву придается большое значение как одному из решающих факторов результативности реформы.
Вошедшие в научный обиход цифровые данные ясно отражают реальные социальные и хозяйственные масштабы передела. В результате этой меры «трудящиеся аула получили 1 360 ООО гектаров сенокосных и около 125 ООО гектаров пахотных угодий, ранее принадлежавших баям». Для каждой группы крестьянства были определены подолевые нормы наделов. В итоге передела «бедняки получили 61,6 процента сенокосных и 66,3 процента пахотных угодий; середняки — соответственно 29,8 и 26,2, а зажиточные — 8,6 и 7,5».
В литературе имеются и другие цифровые выкладки. Однако сопоставление их с данными Г. Ф. Дахшлейгера и А. Б. Турсунбаева показывает, что более близки к действительности цифры, используемые этими авторами.
Правда, существует расхождение и между Г. Ф. Дахшлейгером и А. Б. Турсунбаевым относительно процентной величины распределенных между тремя группами шаруа пахотных угодий. Г. Ф. Дахшлейгер считает, что бедняки закрепили в своем пользовании 59,3 процента площади пашни, середняки— 31,7 и зажиточные — 9. Таким образом, введенные Г. Ф. Дахшлейгером показатели по последним двум группам превышают в сумме на 7 процентов соответствующие данные А. Б. Турсунбаева, а по первой группе уступают на 7 процентов. (Это значит, что данные обоих авторов в абсолютных цифрах совпадают.) Такое положение Г. Ф. Дахшлейгер объясняет тем, что передел помог не всем бедняцким хозяйствам, «ибо процент таких хозяйств в кочевых районах, например, в 1926—1927 гг., был выше, чем доля полученных ими угодий». Однако это положение недостаточно подкреплено данными и поэтому выглядит гипотетично. Но суть дела не в этом. Отмеченная исследователем издержка кампании не заслоняет действительного значения этой революционной меры. «Несомненно, что передел имел ясно выраженный социальный аспект, что произошла революционная ломка земельных отношений в -ауле, которая к этому времени вполне созрела, что передел .привел к серьезным социальным и хозяйственным сдвигам». К такому же выводу пришли другие исследователи.
Конфискация. В современной исторической литературе данная реконструктивная мера изучена не менее, чем передел, поскольку между ними существует внутренняя преемственная связь. Несмотря па разные принципы реализации, обе меры имеют целью ликвидировать в основном материальную основу традиционных социальных отношений в ауле.
Материалы исследований раскрывают содержание деятельности партийных организаций, направленной главным образом на активизацию работы местных Советов, Союза Кошчи и комиссий содействия, которые в системе партийного руководства кампанией как бы выполняли посредствующие ^функции.
В исторической литературе характеристике работы комиссий содействия уделяется особое внимание. Это объясняется тем, что они сыграли весьма активную роль в организации \’И мобилизации шаруа на борьбу за успешное осуществление экспроприации хозяйств баев-полуфеодалов. «На редкость широкой была деятельность аульных комиссий. Они были представлены не тройкой, как при переделе земли, в них входили… практически все бедняки и батраки или полубатраки аула, а иногда и середняки. Партийный и социальный состав комиссий в основном отвечал задачам, стоявшим перед ними».
Конкретно-исторически показано, что в ходе конфискации заметно повысилась социальная активность казахского крестьянства: во время кампании было проведено 6250 общих собраний трудящихся, на которых присутствовало до 400 тыс. человек, преимущественно аульная беднота и батрачество, 111 конференций, в которых участвовало 21 000 человек.
Пересчет цифровых показателей по отдельным районам экспроприированных байских хозяйств и сведение их в единый комплекс показали (репрезентативность сведений о контингенте конфискации, вошедших в научный обиход еще в 20-х — середине 50-х гг. Относительно же количественной характеристики границы передвижки в различных категориях шаруа, в частности в разряде середняков, после конфискации в науке существует определенное расхождение. Г. Ф. Дахшлейгер оспаривает достоверность данных, согласно которым накануне конфискации хозяйства скотоводов, имевших до 5 голов скота (в переводе на крупный), составляли 56,1 процент от общего числа казахских хозяйств, а после ее проведения — 18,2 процента, т. е. процент середняцких хозяйств, имевших от 5 до 20 голов скота, соответственно поднялся с 37,8 до 76,3. По мнению исследователя, «столь значительная передвижка в социальных группах крестьянства в итоге конфискации не могла произойти». Ибо если учесть реальные социальные и хозяйственные масштабы перераспределения скота и других видов средств производства, то станет очевидным, что прирост середняцких хозяйств за счет бедняцких мог составить только 10—16 процентов».
Думается, расчеты Г. Ф. Дахшлейгера ближе к действительности. И вот почему. По общеизвестным данным, численность бедняцких хозяйств до конфискации составляла около 800—810 тыс. (Напомним, что согласно разработанной и общепринятой в науке методике к этой категории хозяйств шаруа отнесены те, которые имели до 5 голов скота в переводе на крупный.) Если принять во внимание, что из них примерна 25 тыс. хозяйств (3—4 процента) были наделены скотом и сельскохозяйственным инвентарем (а это признано всеми учеными), то в обоснованности критического аргумента Г. Ф. Дахшлейгера сомневаться не приходится. По самым оптимальным расчетам автора, «процент бедняцких хозяйств после конфискации составлял около 50, середняцких же поднялся примерно до 43—44». Познавательная ценность данной источниковедческой коррекции — в точной фиксации масштаба сдвигов в социальной структуре казахского крестьянства в процессе конфискации.
Стало общепризнанным, что конфискация в значительной мере подорвала экономическую мощь эксплуататоров аула, способствовала разрушению сложившейся системы эксплуатации. Существенно ускорилось осереднячивание аула. Вместе с тем конфискация, как и передел, способствовала дальнейшему возрастанию руководящей роли и авторитета Компартии среди трудового населения аула.
Долгие годы среди историков шла дискуссия относительно характера социально-экономических преобразований. Этот вопрос стал предметом обсуждения участниками трех всесоюзных научно-теоретических конференций по аграрным проблемам истории советского общества. Выдвинутые в ходе дебатов определения «социалистические» и «революционно-демократические» преобразования выражают суть расхождений в позициях исследователей. Как явствует из сложившейся историографической ситуации, столь продолжительный ход дебатов обусловил некоторое сближение сторон, но «определившееся сближение еще не устраняло существенных расхождений, отмеченных выше».
Причина затянувшейся дискуссии, по-видимому, кроется в категоричности антитезы — или социалистические, или революционно-демократические— при характеристике социальной природы передела и конфискации. Это обстоятельство отмечено в критическом замечании Б. А. Тулепбаева: «Нельзя оценивать эти преобразования как только социалистические и только революционно-демократические. Каждая из этих позиций в отдельности страдает односторонностью, они не учитывают своеобразного переплетения элементов первого и второго-этапов преобразований, отрывают их один от другого и рассматривают вне взаимной связи и обусловленности». Обосновывая свою точку зрения, исследователь предлагает рассматривать отмеченные «стадиальные» моменты аграрных реконструкций 20-х гг. с позиции их преемственности и внутренней взаимосвязи, «поскольку в ходе революционно-демократических аграрных преобразований частично проводились в жизнь и социалистические, а в ходе социалистических — антифеодальные, демократические». Если учесть необычайную сложность и «сочлененность» социальной действительности аула того времени и тот факт, что передел и конфискация были осуществлены для ликвидации экономических основ докапиталистических порядков и во времени совпали с начальным процессом социалистической реконструкции аула, то с данной аргументацией Б. А. Тулепбаева следует согласиться.
Таким образом, современный процесс накопления знаний по проблеме отличается источниковедческой обстоятельностью и конкретностью анализа содержания социально-экономических преобразований. Это намного усиливает предметность изучения темы, существенно расширяет представление о роли передела и конфискации в повороте шаруа к социализму.
И все же, как нам кажется, накопленный в современной историографии мыслительный материал не в полной мере раскрывает значение этих преобразований. Причина тому — ограниченность самой постановки вопроса и его изучения: в исследованиях конкретно-историческое обоснование значения указанных реформ практически дается вне характеристики процесса разложения патриархально-феодальных отношений в ауле. Вряд ли здесь нужна аргументация того, что исторический смысл аграрных преобразований 1926—1928 гг. может быть понят только в контексте обстоятельного теоретического исследования данного процесса как синтезирующего аспекта историографии социально-экономических преобразований в доколхозном ауле.
Необходимость углубления и конкретизации исследовательского проникновения в существо данного вопроса также со всей очевидностью выдвигает более фундаментальную проблему — о стадиально-формационной характеристике общественных отношений в ауле. Вычленение и конституирование системного качества докапиталистической структуры аула в контексте революционной динамики, на наш взгляд, позволяет достаточно четко выявить особенности разложения базисных отношений в традиционной системе хозяйствования в их основных структурно-функциональных параметрах. А это, в свою очередь, пролагает путь к установлению реконструктивной возможности целой системы революционно-преобразующих факторов, олицетворяющих центробежную силу восходящей формы социальности — социалистической.
В рамках проблемы подготовки условий и предпосылок массового колхозного движения продолжалось изучение руководящей роли Коммунистической партии в кооперативно-колхозном строительстве в доколхозный период. Этот вопрос затрагивается не только в общих работах по аграрной проблематике переходного периода в Казахстане, но и в специальных исследованиях, что можно считать отличительной особенностью современной историко-партийной историографии коллективизации сельского хозяйства в республике.
Исследования отражают динамику колхозно-кооперативного строительства и дают представление о географии и региональных особенностях размещения таких крестьянских объединений, как сбытово-снабженческие, кредитные, потребительские и т. п. При этом объединения рассматриваются не только в качестве первоначальных, «пробных» форм интеграции некоторых трудовых и технологических операций в крестьянском хозяйстве, но и как наиболее целесообразные формы деятельности партии по реализации ленинского кооперативного плана в Казахстане.
Историки обратили внимание на то, что отдельные виды кооперации помимо своей основной деятельности нередко выполняли «побочные» функции — торгово-посреднические, распределительные, а иногда культурно-просветительские и агитационно-пропагандистские. К сожалению, в исторической литературе функциональная универсальность крестьянских объединений «а конкретно-историческом уровне показана недостаточно. Очевидно, многоцелевое назначение этих кооперативов обусловлено не только и даже не столько их структурноорганизационным несовершенством, сколько социально-экономической обстановкой и хозяйственно-бытовой спецификой аула и деревни того времени. Именно в таком качестве они послужили весьма гибким и эффективным средством вовлечения единоличников в систему колхозно-кооперативного строительства.
Приходится сожалеть и о том, что накопленный к настоящему времени материал не полностью раскрывает место и роль кооперативов в денатурализации и товаризации аула. Ждет своего решения и весьма актуальный вопрос о практической деятельности партии по использованию кооперативных организаций в качестве опорных пунктов развития товарно-денежных отношений в среде единоличников вообще, в кочевом и полукочевом ауле в частности. Не это ли подразумевал
В. И. Ленин, когда писал, что «в нэпе мы сделали уступку крестьянину, как торговцу, принципу частной торговли; именно из этого вытекает (обратно тому, что думают) гигантское значение кооперации».
Сравнительно хорошо в историко-партийной литературе представлена тема кооперирования производственной сферы крестьянского хозяйства накануне массовой коллективизации. В основном преодолены недостатки, свойственные исторической литературе 30—40-х годов. Обобщение опыта организаторской работы партии ныне базируется на обстоятельном анализе различных источников — архивных, материалов периодической печати, документальных сборников, что позволило исследователям конкретно-исторически показать механизм партийного руководства практической реализацией ленинского кооперативного плана в условиях Казахстана. Установлена, например, действенность такой формы руководящей деятельности партии, как направление по линии крайкома и губкома ВКП(б) опытных коммунистов в аул и деревню для организационного и идеологического обеспечения эффективности процесса кооперирования. Работая в правлениях кооперативов, искусно используя «пробуждающую» возможность аульно-сельских сходов, собраний и конференций, посланцы партии сделали много полезного для дальнейшего повышения роли кооперации в ауле и деревне и для совершенствования системы крестьянских объединений. «Коммунисты… вступали в кооперативы в числе первых, оказывали последним всяческую помощь в улучшении их деятельности и вели неустанную разъяснительную работу в массах о преимуществах кооперации. Таким путем они добивались изжития того недоверия к кооперативам, которое наблюдалось тогда среди некоторой части крестьянства, связанного с частными посредниками, и обеспечивали более широкий охват кооперацией массы трудящегося крестьянства».
В научный оборот введены весьма представительные данные, отражающие географию развития таких производственных организаций, как маслодельные, скотоводческие (товарищество по совместному выпасу скота), мелиоративные товарищества и т. п. «Упорный поиск наилучших форм объединения трудящегося крестьянства в кооперации позволил партийной организации установить, что в зерновой, земледельческой зоне такими являются товарищества по совместной обработке земли, использованию машин, сортовых семян, в скотоводческой — мелиоративные товарищества, товарищества по совместному выпасу скота, разведению племенного скота и использованию сеноуборочной техники. Эти формы кооперирования и рекомендовалось всячески поощрять и пропагандировать».
Современная историография установила также реальный социальный состав колхозов (артелей и тозов) как по республике в целом, так и в региональном разрезе в период непосредственной подготовки к сплошной коллективизации. Несмотря на слабость материально-технической базы и недостатки системы организации общественного труда в колхозах,, преимущества коллективного способа хозяйствования перед, мелким крестьянским хозяйством были очевидны.
В историографии имеется и ряд неясных моментов, нуждающихся в обстоятельном изучении. Прежде всего, это относится к вопросу партийного руководства совершенствованием сферы производства и распределительных отношений в кооперативах, исследование которого весьма важно не только для характеристики природы социальных отношений в системе кооперации, но и для обоснования действенности хозяйственной и социальной политики Компартии.
В общесоюзной историографии поставлен вопрос о сочлененном, комбинированном характере производственных отношений в кооперации (в том числе и тозах), о соотношении в. них разных способов хозяйствования — общественного и частного, поскольку кооперация в качестве торгового предприятия «входила в состав социалистического сектора народного хозяйства», но как форма «хозяйственного объединения крестьян она лишь частично трансформировала производственные отношения мелких товаропроизводителей, действовала в рамках мелкотоварного уклада и вне его утрачивала смысл». Это положение не вызывает возражений по той причине, что степень обобществления средств производства даже в артелях (не говоря о более низких формах колхозов) была тогда крайне недостаточна: основная тягловая сила — рабочий скот и значительная часть средств труда все еще находились в личной собственности членов кооперативов. Кроме того, существовавшая в то время система распределения, естественно, отражалась на продолжительности труда колхозников в сфере общественного производства и обусловила то, что значительную часть доходов кооперированных крестьянских семей составляли результаты не общественного, а частного труда. Казахстанским историкам предстоит провести серьезное системно-структурное исследование социально-экономических отношений в системе кооперативов, с тем чтобы четко определить грани сосуществующих социальных укладов в крестьянских объединениях. Конечно, разграничение каждого из них на уровне «эмпирически данных обстоятельств» весьма затруднено. Но в свете методологических достижений современного обществознания такая задача вполне разрешима.
Не вполне удовлетворяет требованиям науки и степень изученности деятельности партии по организации культурноэкономической помощи кооперативов мелким единоличным хозяйствам в годы непосредственной подготовки к сплошной коллективизации. Еще не полностью показано значение землеустроительных работ в подготовке предпосылок массового колхозного движения. Между тем землеустройство как важное звено ленинской аграрной политики партии в переходный период активно способствовало регулированию социально-экономических отношений в доколхозном ауле и деревне, прежде всего осереднячиванию крестьянских масс. И поскольку «землеустройство колхозов и бедноты… превращалось в орудие непосредственного строительства социалистических форм хозяйства», оно послужило весьма эффективным средством ломки хозяйственно-бытовых устоев и традиционных институциональных отношений в ауле.
Не меньший интерес представляет и вопрос о становлении коллективистской формы земельных отношений в доколхозном ауле и деревне — материального условия функционирования социалистического сельскохозяйственного производства. Как нам кажется, эта тема должна стать предметом специального исследования. Она имеет особое значение для конкретно-исто-рического показа общего и особенного в утверждении социалистических производственных отношений в аграрном секторе экономики переходного периода и в особенности — а это очень важный момент — в перешедших на оседлость кочевых и полукочевых хозяйствах.
Как организационно-политическое условие подготовки сплошной коллективизации в известной мере следует рассматривать советизацию казахского аула. Ибо, как верно отмечает А. Б. Турсунбаев, советизация аула в сущности означала «приобщение трудящихся масс к социализму путем проведения ряда социально-экономических и политических мероприятий, изгнание из Советов чуждых элементов, действовавших по байской указке, и создание Советов как действительных органов власти трудящихся, способных подавить всякое сопротивление феодально-байских элементов и их националистической агентуры строительству социализма». Основным условием осуществления этой задачи являлись «усиление влияния Коммунистической партии на аул и упрочение союза рабочего класса с трудящимися аула».
В работах С. Кенжебаева, Ж. Ибраева и К. Нурпеисова на большом фактическом материале раскрывается руководящая деятельность партии по организационному укреплению и повышению эффективности хозяйственно-административной работы Советов, освещается их активное участие в реформах 1926—1928 гг., в кооперировании хозяйств мелких производителей. Показаны также взаимосвязи и взаимообусловленность процессов реализации партийного призыва к советизации казахского аула и социально-экономических преобразований в доколхозном ауле и деревне.
В связи с рассмотрением историографии советизации аула нельзя не отметить еще одно обстоятельство: А. П. Кучкин предпринял попытку обосновать и отстоять свой тезис о том, что до середины 20-х гг. в ауле подлинных органов Советской власти не существовало.
Этот тезис вызвал справедливые возражения научной общественности.
Вышедшие в последующие годы исследования показали неправомерность однозначного понимания выдвинутого V краевой партконференцией (декабрь 1925 г.) лозунга о советизации аула в буквальном смысле этого слова. Конкретно-исторически установлено, что данный лозунг означал качественно новый рубеж в укреплении местных органов государственной власти в ауле, а не начало строительства Советов как подлинных органов диктатуры пролетариата.
В научный оборот введены новые данные о налоговой политике, кредитных операциях и контрактации, на основе которых исследователям в известной мере удалось раскрыть их значение как средств направления развития доколхозного аула и деревни по социалистическому пути. Однако степень разработанности этой темы оставляет желать лучшего. Главным образом в обстоятельном изучении нуждается вопрос о роли партии в становлении и совершенствовании системы налоговых обложений и отношений в ауле и деревне.
В науке хорошо известна та роль, которую сыграла партия в создании экономических рычагов социалистической реконструкции аула и деревни в доколхозный период — машинно-тракторных станций, тракторных колонн и совхозов. И это проявилось не только в том, что партия, разрабатывая принципы работы МТС, тракторных колонн, разъясняя трудовому населению аула и деревни преимущества колхозов, идеологически обеспечила эффективное их воздействие на крестьянскую среду, но и в непосредственном участии коммунистов в организационном укреплении и совершенствовании хозяйственного механизма системы опорных пунктов социалистического преобразования сельского хозяйства. Но отмеченные стороны деятельности партии в казахстанской историографии не всегда рассматриваются комплексно. Вероятно, изучение
содержания партийной работы по использованию МТС и трак-торных колонн в качестве орудия вовлечения единоличников в кооперативно-колхозное строительство не должно ограничиваться «протокольным» описанием ее отдельных сюжетов. Оперирование в таких случаях ключевым и синтезирующим понятием историко-партийной науки «деятельность Коммунистической партии» предполагает аналитическую характеристику таких ее основных структурных компонентов, как теоретическая и практически-политическая деятельность, с точки зрения их системной целостности. Такой подход, как нам кажется, позволил бы глубже раскрыть роль партии в повышении экономической и морально-психологической эффективности этих своего рода опорных пунктов социалистической реорганизации аула и деревни.
По-прежнему проблема крутого перелома в колхозном строительстве пока не выходит за рамки положения о том, что начало массового колхозного движения связано с «решительным поворотом середняка в сторону коллективизации».
В. И. Погудиным высказано соображение о нецелесообразности ограничения характеристики переломного момента вступлением среднего крестьянства в колхозы, поскольку такое представление сохраняет свое значение лишь относительно наиболее развитых зерновых районов страны. Аргументация В. И. Погудина примечательна тем, что ориентирует на необходимость выработки критериев начала развернутого колхозного строительства. Для полного решения данной задачи, по-видимому, требуется специальное исследование истори-ко-психологического порядка, которое, с одной стороны, позволило бы глубже раскрыть социальное содержание переломного момента в колхозном движении, с другой — показать социально-преобразующую силу форм и методов организаторской деятельности партии в крестьянской среде. Именно на это ориентирует смысл известного ленинского положения: «Надо всеми силами собирать, проверять и изучать… объективные данные, касающиеся поведения и настроения… масс».
Изучение процесса психологического созревания крестьянства на определенном отрезке времени (в данном случае накануне сплошной коллективизации) требует все^роннего учета воздействия комплекса факторов на социально-психологиче-ские образования в среде мелких хозяйственников. В этом плане представляется весьма перспективным выяснение психологического эффекта форм и методов партийной работы среди трудового населения аула и деревни.
Чрезвычайно важно учитывать и то, что «настроение, возбуждение, убеждение масс… проявляются в действии». Это ленинское положение является основополагающим для адекватной конкретно-исторической характеристики природы со-циально-психологических перемен в настроениях крестьянства.
Особо отметим и перспективность исследования историко-демографического порядка. Анализ демографических процессов и ситуаций (половозрастной, профессиональный состав, занятия населения и т. п.) в ауле и деревне в канун и в период сплошной коллективизации «объясняет некоторые существенные черты его социального поведения вообще, а особенно в период сплошной коллективизации сельского хозяйства. Способность широких масс к восприятию нового, решимость пойти на коренную перестройку условий жизни не в последнюю очередь связаны с их молодостью. Дело не только в возрастных особенностях (большей подвижности, меньшей привязанности к старине и т. п.), но и в такой объективной особенности молодых поколений крестьянства, как грамотность».
В свете проведенного исследования явственно видны весомые достижения современной историографии непосредственной подготовки сплошной коллективизации сельского хозяйства Казахстана. Вместе с тем обнаруживаются ее мало- и неразработанные аспекты, нуждающиеся в дальнейшем изучении. Изучение проблемы, вероятно, следует продолжать в плане не только вовлечения в научный оборот новых фактических данных, но и теоретического осмысления наличного историографического материала с учетом новейших методологических достижений и требований современного общество-знания.