Присоединение Казахстана к России значительно усилило интерес русской науки к казахстанско-среднеазиатской проблематике. Политика самодержавия в Казахской степи не могла осуществляться без изучения казахского общества, социально-экономических отношений, традиций народа, его культуры, быта, воззрений и верований. Эти факторы и определяли круг научных проблем, которые разрабатывались исследователями Казахстана в XVIII — первой половине XIX в. Среди них видное место занимали экономические связи с Россией.
Русская историография региона в то время как часть востоковедения условно может быть представлена двумя направлениями: практическим и академическим. Для представителей обоих направлений характерна определенная общность методологических позиций, в конкретном же содержании их научной деятельности имелись некоторые специфические черты.
Представителями академической ветви казахстанской историографии являлись, как правило, известные ученые, обладающие солидной эрудицией в области естествознания и различных гуманитарных наук. Сильной стороной историков этого направления (В. Н. Татищева, Г. Ф. Миллера, П. С. Пал-ласа, И. П. Фалка, И. Г. Георги, Н. П. Рычкова, X. Барданеса, Я. П. Гавердовского, Г. С. Карелина, Г. И. Спасского, А. И. Левшина и др.) было использование в научных трудах архивных, археологических и лингвистических материалов, постановка и удачные попытки разрешения некоторых историко-этнографических проблем, разработка определенной методики сбора и обработки исторических данных, знакомство с основными приемами внешней и внутренней критики источников. Деятельность представителей академического направления тяготела к научным центрам, сосредоточенным в Петербурге и Москве, к таким учреждениям, как Академия наук, Азиатский музей и впоследствии Географическое общество. Отличительной чертой исследований этих ученых была воспринятая ими идея государственного интереса, естественно, в том плане, в каком это представлялось в XVIII — начале XIX в. идеологами военно-феодальной империи, сознание своего долга, научная добросовестность. Однако при рассмотрении историко-экономических проблем они были ограничены методологическими принципами, вытекавшими из уровня науки той эпохи и влияния господствовавших социально-политических воззрений.
Другое направление в дореволюционной казахстанике — практическое — было представлено главным образом официальными лицами — чиновниками, которые руководствовались преимущественно материалами, основанными на собственных наблюдениях и данных опроса мусульманского духовенства, среднеазиатских купцов и местного казахского населения. Вместе с тем в научных исследованиях участвовала немногочисленная русская интеллигенция в прилинейных населенных пунктах и городах. В своих трудах представители этого направления рассматривали главным образом современные им социально-экономические и политические сюжеты, в них превалировала фактографическая сторона. В XVIII — первой половине XIX в. практическое направление, на наш; взгляд, являлось преобладающим, так как оно было более тесно связано с целями восточной политики России.
Местное историческое краеведение, хотя и было вызвано к жизни прагматическими обстоятельствами и носило на себе сильный отпечаток политической конъюнктуры, далеко не было чуждо чисто исследовательских задач. Заметный след в дореволюционной историографии Казахстана оставили такие известные историки-краеведы XVIII — первой половины XIX в., как первый член-корреспондент Российской Академии наук П. И. Рычков, военный инженер капитан И. Г. Андреев,, оренбургский муфтий М. Хусаинов, дипломаты М. Поспелов, Т. Бурнашев, Н. Н. Муравьев, Е. К. Мейендорф, чиновники пограничной администрации М. М. Сперанский, С. Б. Броневский, И. Ф. Бларамберг, Н. И. Красовский, А. К. Гейнс, ученые-путешественники Г. С. Карелин, И. П. Шангин и др.
Состав исследователей Казахстана XVIII — первой половины XIX в. был неоднороден. Это обстоятельство сказалось и на содержании их исторических трудов. С позиций официальной, правительственной идеологии оценивалась политика России в казахских жузах в трудах П. И. Рычкова, участников академических экспедиций 1768—1774 гг., историков первой половины XIX в. А. И. Левшина, И. Ф. Бларамберга, С. Б. Броневского. Во многом отличались от них труды И. Г. Андреева, Г. И. Спасского, Г. С. Карелина, Я. П. Гавердовского, Я. В. Ханыкова и некоторых других прогрессивных ученых, все творчество и мировоззрение которых проникнуто симпатией и доброжелательностью к казахскому народу. По-разному относились многие ученые и путешественники и к побудительным мотивам присоединения Казахстана к России,, формам и методам осуществления политики царских властей в Казахской степи, административно-хозяйственным мероприятиям в крае.
Характер и научно-практическая ценность исторических материалов зависели не только от политических убеждений авторов, но и от внутренней и международной обстановки на разных этапах истории, профессионального состава исследователей, индивидуального восприятия и оценки событий.. К тому же эти факторы преломлялись через призму сословной принадлежности авторов и их официального положения.
Не следует игнорировать и особенности влияния западноевропейской просветительской идеологии на образованные слои русского общества. Отметим, что даже такие различные по своим идейным воззрениям авторы, как И. Г. Андреев, Г. И. Спасский и А. И. Левшин, были вполне искренне убеждены в том, что их исследования о казахском народе помимо своего практического значения будут иметь и определенную культурно-просветительскую ценность.
Труды и записки русских исследователей значительно больше, чем многие другие источники, освещали различные проблемы социально-экономической жизни региона, поэтому они служат одним из важных источников по экономической истории Казахстана, который еще недостаточно специально .изучался.
К концу XVIII в. в русской общественно-политической печати сложилось несколько жанров публикаций. Одним из ведущих жанров стали очерки, которые предоставляли исследователям возможности сочетать личные наблюдения с официальными данными. В виде очерков публиковались путевые заметки, описания посольских миссий, военных и научных экспедиций, ретроспективные обзоры взаимоотношений России с населением казахских и чреднеазиатских ханств, физико-географические, историко-этнографические и экономические характеристики различных районов Казахстана.
Такие исследователи региона, как П. И. Рычков, И. Г. Андреев, Я. П. Гавердовский, Г. И. Спасский, С. Б. Броневский, А. И. Левшин и др., публиковали не только публицистические очерки, но и специальную историко-этнографическую литера-туру. Очерки писались по свежим следам событий, отражая непосредственные впечатления их авторов, полученные во время путешествий по Казахстану. В них множество интересных моментов, освещающих быт, традиции, устное народное творчество казахского населения, которые нередко упускались в монографиях, вышедших в свет в более позднее время. Вместе с тем именно в очерках чаще всего находили место случайные суждения, обусловленные субъективным восприятием внешней стороны жизни и быта казахов как своеобразного проявления восточной экзотики, идеализацией патриархальности общественно-экономического уклада кочевников.
Многие русские авторы второй половины XVIII — первой половины XIX в. публиковали статьи, которые освещали главным образом отдельные вопросы хозяйственной и социально-политической жизни Казахстана, конкретные мероприятия пограничной администрации на территории края и отношение к ним казахского населения. В статьях поднимались актуальные проблемы хозяйственного освоения края — развитие скотоводства, земледелия, пчеловодства, горно-рудной промышленности. Авторами статей, как правило, являлись представители русской пограничной администрации в Казахской степи: П. И. Рычков, С. Б. Броневский, А. И. Левшин, редактор исторических журналов «Сибирский вестник» и «Азиатский вестник» Г. И. Спасский.
Материалы и исследования русских авторов, представленные в рукописях, отдельными изданиями и любыми жанрами в периодической печати, связаны между собой единством тематики, в главном подчиненной целям государства. При комплексном анализе материалов русской научно-исторической литературы представляется возможным соединить мелкие факты, подробности, цифровой материал с общими проблемами истории Казахстана в составе России. При этом следует иметь в виду, что в ходе развития русско-казахских отношений взгляды авторов на движущие силы и мотивы присоединения Казахской степи иногда изменялись. Наметился отход от взглядов на Казахстан лишь как на орудие внешней политики России, преобладающими стали положения о значении края как рынка сбыта и источника сырья, об экономических интересах России в регионе. Значительная группа дореволюционных исследователей стала видеть в них основной смысл присоединения Казахстана к России. «Начиная с Петра Великого русское правительство продолжало проявлять интерес к торговле с Азией, главную часть которой составляла торговля с Бухарой. Переход в русское подданство в 1734 г. Средней и Малой орд… имел чрезвычайно важное значение для торговли обеих стран»,— писал в начале 20-х гг. XIX в. барон Е. К. Мейендорф. «Если бы Хива была в наших руках, тогда кочующие народы Средней Азии опасались бы нашей власти и торговые пути учредились бы… через Аму-Дарью в Россию…». «Нельзя сказать, чтобы подданство киргизцов не привело никаких польз (для России.— И. Е.), ибо… после распространены постоянные заселения, увеличилось хлебопашество и обогатилась торговля восточными продуктами…»—констатировал Я. П. Гавердовский. Многие русские авторы основной пружиной продвижения России в Казахстан признавали торгово-экономические интересы, главным образом выгоды от приобретения азиатских рынков.
В связи с этим на первый план выдвигалось изучение хозяйственных возможностей Казахского края, особенно в отношении торговли. Не случайно уже в первых публикациях, посвященных описанию территории и населения казахских земель, рассматривались преимущественно вопросы торговли. В основе многих действий пограничной администрации (строительство линий, походы в степь и т. п.) ученые и путешественники видели защиту торговых интересов, обеспечение безопасности движения торговым караванам. Сухопутные и водные сообщения практически на всей территории Казахстана описаны И. П. Фальком, М. Поспеловым и Т. Бурнашевым, Я. П. Гавердовским, Е. К. Мейендорфом, Зибберштейном и многими другими авторами.
В материалах о характере внешней торговли Казахстана можно выделить две группы. Первая освещала транзитную торговлю через Казахскую степь с ханствами Средней Азии и Китаем, вторая — собственно русско-казахскую торговлю. Авторы часто помещали в своих трудах известия об отправке в среднеазиатские ханства торговых караванов из Оренбурга, Троицка, Семипалатинска и других пограничных крепостей, перечисляли виды перевозимых товаров, называли их стоимость. В монографических исследованиях и статьях нередко приводятся ретроспективные обзоры развития среднеазиатской торговли России со времени основания верхнеиртышских крепостей и до начала XIX в.; ученые и путешественники анализировали торговые обороты за различные периоды — сумму экспорта и импорта в различные годы, размер пошлинного сбора по Сибирской и Оренбургской таможенным линиям. Такие таблицы составлены П. И. Рычковым, И. Г. Андреевым, А. И. Левшиным начиная с 50-х гг. XVIII в., когда установились регулярные торговые отношения России с Казахстаном и Средней Азией. Перепроверять их, по-видимому, нет необходимости, поскольку сведения брались из официальных статистических источников.
Изучение казахстанского рынка шло в двух направлениях: виды местного сырья, их количественные и качественные возможности, с одной стороны, и товары, находившие широкий сбыт, из ассортимента отечественного производства — с другой. Освещались все виды торговли — стационарная, ярмарочная и развозная. Наибольшее внимание ученые и путешественники обращали на состояние торговли в казахстанских городах. Описаны меновые дворы и лавки, виды местных и привозных товаров, их стоимость в различные годы, общая сумма товарооборота в каждом из них.
Как правило, отмечалось, что большим спросом у казахского населения пользовались русские ткани, особенно шерстяные и хлопчатобумажные, металлические изделия (топоры, ножи, кухонная утварь), меха, юфтевые кожи, галантерея. Широкий сбыт находили сукно, сахар, соль, значительно увеличился вывоз выделанных кож, табака и хлеба.
Главной статьей вывоза из степи был скот. Уже в конце XVIII в. «по одной российской границе в течение одного года закупалось около 1,5 млн. голов крупного рогатого скота и более 100 000 лошадей». «Еще очевиднее польза торговли России с Букеевской ордой,— писал А. И. Левшин,— количество сбываемых ею ежегодно баранов может быть определено в 400 тыс., за которых по средней цене минувшего 1827 г. (6 руб. 50 коп.) получают денег и товаров на 2 млн. 600 тыс. руб.». Из других товаров преобладали шерсть, невыделанные кожи, шкуры диких зверей и различные предметы ремесла казахов, пользующиеся спросом у казачества и местных крестьян-переселенцев.
Русские авторы обстоятельно изучали конъюнктуру рынка, спрос на товары отечественного производства, оценивали преимущества торгового обмена в различных крепостях и природно-хозяйственных зонах. Основной акцент в материалах дореволюционных исследователей сделан на описании Оренбургского менового двора как наиболее перспективного в коммерческом отношении пункта на востоке России. «Тут проводятся почти все торги Малой орды, ибо торговля в Уральске и других городах Уральской линии не велика»,— определял торгово-экономическое значение Оренбурга для казахов Младшего жуза И. Г. Георги. По сведениям И. П. Фалька, общая сумма пошлинных сборов Оренбургской таможни в 50—70-х гг. XVIII в. составляла ежегодно от 40 до 50 тыс. рублей. Значительные доходы от меновой торговли с казахами русское купечество получало также в Троицке. Со времени открытия менового двора в Троицкой крепости (1750 г.) и до 70-х гг. XVIII в. таможенные сборы составляли не менее 15—20 тыс. рублей в год.
Ученые и путешественники уделяли большое внимание состоянию внешней торговли в верхнеиртышских крепостях. По мнению академика П. С. Палласа, «…мена товаров с киргизцами… для тутошних купцов есть выгоднейшая». Соответственно были определены два основных критерия целесообразности расширения русско-казахской торговли в центральной части и на востоке Казахской степи: высокое качество местных пород скота (преимущественно лошадей) и неосведомленность «сибирских киргизов» о реальных ценах на рынке, создающая возможность неэквивалентного обмена товаров.
Материалы русских авторов второй половины XVIII — первой четверти XIX в., пожалуй, лучше других письменных источников по истории края иллюстрировали неравный, колонизаторский характер торговли с казахами в районе прииртышских крепостей. По сведениям П. С. Палласа, средняя цена породистой казахской овцы в Семипалатинске колебалась от 30 до 40 копеек, в то время как в Оренбурге русское купечество платило от 50 до 80 коп. за низкосортные породы овец. Используя большой спрос у казахов на металлоизделия, ткани и хлеб, русские торговцы весьма прибыльно сбывали свои товары на верхнеиртышском рынке.
Следует согласиться с мнением некоторых дореволюционных исследователей о том, что благоприятному развитию торговых отношений в прииртышских крепостях способствовало и постепенное ослабление в ходе присоединения Казахстана к России усобиц между казахскими феодалами. В этом немаловажную роль играло возрастающее стремление владетелей Среднего жуза (в первую очередь, Аблая) распространить торговлю среди казахских племен, что в какой-то мере побуждало их удерживать своих подданных от взаимных усобиц и нападений на торговые караваны. «Солтаны Абулфеис и Худай-Менда, впоследствии Сарт-Юган и Сюк-Аблай-хан оказали в сем случае важные услуги,— с удовлетворением отмечал С. Б. Броневский.— Им обязаны мы настоящим состоянием торговли в Петропавловске и Семипалатинске; сообщения русских и других азиатцев с киргизами сделались часты».
В отличие от торгового обмена в Оренбурге и Троицке, в котором преимущественно было занято русское купечество из центральных развитых областей империи, товары отечественного производства в прииртышские крепости привозили тобольские, тюменские, томские, оренбургские купцы, «бухарцы» и казаки. Постепенно в торговый обмен в регионе втягивалось также верхнеиртышское казачество и крестьянство. Продукты скотоводческого хозяйства казахов Иртышской линии поступали на Ирбитскую и Макарьевскую ярмарки, а выменянный у казахов скот поставлялся большими партиями приезжающим саратовским, курским и екатеринбургским купцам.
Та посредническая роль, которую в данном случае взяло на себя местное приуральское и сибирское купечество, давала ему немалый дополнительный доход. На этот момент обратили внимание многие русские исследователи. «Приехавшие изнутри России разные торговые люди скупают скот… по большей части за наличные деньги. Купец продаст здесь оный с новою выгодою, иногда может уплатить взятой для мены товар и получить чистую прибыль». Таким образом, торговый обмен в Прииртышье, как и в других меновых пунктах Сибирской линии, постепенно становился источником значительных выгод. С другой стороны, вовлечение в торговый обмен русского купечества Приуралья и Сибири способствовало расширению всероссийского рынка, стимулировало первоначальное накопление капитала на восточных окраинах Российского государства. «Пространство это, по преимуществу земледельческое,—указывал в этой связи Я. В. Ханыков,— бедно внутренним торгом. Посему лишь одни заграничные торговые сношения привлекают в Заволжской России самостоятельных торговцев и возбуждают местную предприимчивость».
Высоко оценивая взаимную заинтересованность в торговом обмене и перспективы экономических связей России с различными азиатскими государствами, ученые неоднократно констатировали сравнительно быстрые темпы роста русско-среднеазиатской торговли через Казахстан. Е. К. Мейендорф сообщал, что с 1755 по 1819 г. только одиннадцать бухарских посланцев приезжали в Россию, добивались различных льгот для своей страны, собирали данные о запросах потребления империи. Другой исследователь середины прошлого столетия И. Янжул отмечал, что за 46 лет «с 1758 по 1804 год отпуск в Среднюю Азию увеличился в три раза, а привоз — в 6 раз, в следующие 49 лет, с 1804 по 1853 год, отпуск увеличился в 2,5 раза». В целом азиатская торговля России за семидесятилетний период своего существования в регионе, по подсчетам Я. В. Ханыкова, увеличилась более чем в 13 раз. Это обстоятельство, по мнению отдельных авторов, имело немаловажное экономическое значение для России, так как «торговые отношения со Средней Азией принадлежат к числу тех редких в нашем отечестве заграничных оборотов, в коих отпуск выделанных товаров в четыре раза более, чем отпускается из России». Активный баланс во внешней торговле Российской империи с Казахстаном в определенной степени оказывал влияние на увеличение доходов казны.
Отсюда исследователи того времени заключают, что русско-казахские и русско-среднеазиатские торговые отношения, развиваясь из года в год, сыграли важную роль в укреплении политических связей между Россией и казахскими жузами. В свою очередь, содержащийся в их трудах фактический материал дал возможность сделать вывод и об определенном воздействии торгового обмена на характер экономического развития самой Российской империи. Посредством взаимовыгодной тоpгoвли с государствами Азии через Казахскую степь расширились экспортные возможности российских купцов во внешнеторговых связях с Западом и Востоком. Отечественная промышленность приобрела дополнительные источники сырья. Наконец, складывались условия для развития капитализма вширь.
Русские ученые и путешественники XVIII — первой половины XIX в. не были простыми свидетелями развития торговых отношений с Казахстаном и Средней Азией. Предлагая различные меры совершенствования русско-казахских торговых связей, выявляя факторы, препятствующие торговле, отмечая взаимовыгодный характер обмена, дореволюционные авторы пропагандировали его, нередко преодолевая при этом недоверие русских коммерческих кругов.
«Главнейший промысел у всех киргизцев есть скотоводство»,— писал в XVIII в. И. П. Фальк. Этот вывод определил во многом акцент материалов ученых и путешественников в описании рода занятий казахского населения. В трудах русских авторов XVIII — первой половины XIX в. дана картина скотоводческого хозяйства казахов, подробно охарактеризованы способы разведения скота, его продуктивность, рациональное использование пастбищ, уход за животными в разное время года. Описаны места летних и зимних кочевок казахских родов в различных местностях региона, время и маршруты перекочевок, порядок выпаса различных видов скота, его количество по жузам, племенам и родам.
Скотоводство казахов основывалось, по наблюдениям ученых и путешественников, на разведении лошадей, верблюдов, крупного рогатого скота, овец и коз. «Сто лет назад (в первой четверти XVIII в.— И. Е.) киргизцы, как говорят, совсем не имели рогатого скота»,— писал А. И. Левшин. О позднем появлении рогатого скота в хозяйстве казахов ошибочно писали и некоторые другие русские авторы.
С середины XVIII в. скот и скотоводческая продукция кочевого населения стали приобретать важное значение в русско-казахских экономических связях. Не случайно ученые и путешественники конца XVIII — первой четверти XIX в. в своих трудах много внимания уделяли оценке различных пород казахского скота, выясняли преимущества их разведения в отдельных местностях региона. Естественно, военных и других чиновников особо интересовало развитие коневодства в степи, ибо лошади были необходимы для кавалерийских войск. Коневодству посвящены целые исследования, где детально рассмотрены все преимущества и недостатки различных п^род казахских лошадей, условия содержания и воспроизводства, отмечен уровень спроса и предложения в меновых пунктах русско-азиатской торговли.
Большое значение в хозяйстве кочевников и полукочевников Казахстана издавна придавалось разведению овец. Продукты овцеводческого хозяйства составляли основную пищу кочевников, давали сырье для домашней промышленности (шерсть), служили предметом широкого обмена на меновых пунктах пограничной линии и в степи. С развитием русско-казахских экономических отношений овца приобретает функцию денег.
В 40-х гг. XVIII в. на Оренбургский и Троицкий меновые дворы поставлялось от 30 до 50 тыс. овец. В 1769 г. в одном Оренбурге было продано 140 тыс. овец, а в 1770 г.— 132 000. В 20-х гг. XIX в. количество пригнанных баранов на Оренбургскую линию превышало 400 000. Незначительную часть овечьих стад составляли козы. Молоко этих животных, кожи и. пух находили широкое применение в хозяйстве казахов. Козий пух, кроме того, пользовался большим спросом на меновых дворах пограничных линий.
Значительная часть товарной продукции скотоводства казахов, естественно, принадлежала феодально-байским хозяйствам, представители которых часто владели огромнейшими стадами. По сведениям И. Г. Георги, стада наиболее зажиточной части скотовладельцев Среднего жуза насчитывали до 10 000 лошадей, 300 верблюдов, от 3000 до 4000 голов крупного рогатого скота, около 20 000 овец и более 1000 коз.
«Имеющие по пять тысяч лошадей и по соответствующему числу другого скота люди есть и в Малой орде». В среднем табуны основной массы кочевников-скотоводов насчитывали 30—50 лошадей, «вполовину против того»—рогатого скота, 100 овец, несколько верблюдов и от 20 до 50 коз. Даже приблизительное исчисление поголовья скота в XVIII —начале XIX в. обнаруживает значительные различия в размерах стад у разных групп кочевого общества. В условиях господства экстенсивного скотоводческого хозяйства в Казахской степи экономическое положение основной части населения являлось крайне неустойчивым. Стихийные бедствия, военные вторжения и барымту авторы считали главными причинами повсеместного сокращения скотоводства, а следовательно, обнищания основной массы кочевого населения Казахстана.
Выход кочевого скотоводства из кризисного положения ученые и путешественники видели в переходе на стойловое содержание скота, заготовке фуража на зиму. В некоторых местностях оно уже практиковалось. С середины XVIII в. сенокошение стали осваивать некоторые казахи Младшего жуза, кочевавшие в северо-западных районах степи. И. П. Фальк писал,, что «недавно начали киргизы косить сено, а особливо как в 1770 г. хан попросил оренбургского губернатора позволить илецким казакам за плату обучать его подданных косить сено». В Северном Казахстане (в районе р. Ишима) в первой четверти XIX в. казахи, кочевавшие напротив линии, также научились косить сено у русских крестьян.
К концу первой четверти XIX в. в связи с сокращением радиуса перекочевок, когда значительно возросло производственное значение зимовок, казахи-скотоводы стали обзаводиться постоянными хозяйственными постройками. По мнению А. И. Левшина, «такая зимовка могла спасать от всяких непогод». В целом же авторы признавали, что основная масса кочевого населения предпочитала традиционные методы ведения хозяйства.
Для казахского общества было характерно не только кочевое скотоводство, но и различные виды земледелия. Состояние этой отрасли хозяйства казахов, а также определение перспектив увеличения производства хлеба особо интересовало царских чиновников. Тема казахского земледелия в той или иной степени присутствует практически во всех рассматриваемых работах, отдельные авторы посвятили ей специальные статьи. Однако этот аспект хозяйственной жизни казахов в XVIII—XIX вв. в отличие от торговли и скотоводства представлен в дореволюционной исторической литературе чрезвычайно неравномерно, подчас локально и противоречиво.
В XVIII в. в печати распространилось утверждение о том, что казахи далеки вообще от мысли о хлебопашестве и не имеют почти никакого представления о пище из муки. Анализируя структуру хозяйства кочевого аула в 70-х гг. XVIII в., И. Г. Георги писал, что казахское население «о землепашестве… которое и без того в большей части сухих и солончаками изобильных степей было бы неприбыльно… и не думает». ..Даже такой компетентный ученый, как П. И. Рычков, отрицал самый факт существования земледелия в Младшем и Среднем жузах и необоснованно полагал при этом, что «далеко еще киргиз-кайсацкий народ от сего, чтобы быть в нем земледельцам».
Вместе с тем существовали и иные взгляды. Их выразителями, как правило, были ученые, основывающие свои представления о хозяйстве казахов на более многочисленных и разнообразных источниках. В этой связи прежде всего следует назвать X. Барданеса и И. П. Фалька, которые не ограничивались упоминанием отдельных хлебных продуктов у казахов в начале 70-х гг. XVIII в. и неоднократно указывали на существование земледельческого хозяйства у местного населения восточных и юго-восточных районов степи. Несколько раньше, в 60-х гг. XVIII в., о наличии земельных посевов у Абулфеиса султана в Восточном Казахстане сообщил в коллегию иностранных дел генерал-поручик Шпрингер. По данным X. Барданеса, посетившего восточные кочевья казахов в 1771 г., земледелие у казахов развивалось. Местные жители «успешно сеяли хлеб, используя искусственное орошение своих пашен», для чего из речек и озер к пашне подводят каналы и по надобности в бороздах пускают воду. Через 15 лет после появления лаконичных заметок Барданеса — И. Г. Андреев, много лет изучавший казахское земледелие, сообщил о быстром распространении земледельческих культур в Верхнем Прииртышье, особо подчеркнув, что «во всех сих семи волостях киргизцы начинают пахать землю и сеют хлеб, пшеницу, ячмень и просу».
Ко второй половине XVIII в. относятся и первые сообщения русских авторов о развитии хлебопашества в северо-восточных местностях Казахстана, связанные, главным образом, с настойчивыми попытками насаждения земледелия, предпринятыми султаном Аблаем и другими владетелями Среднего жуза. Архивными материалами, в частности, подтверждается сообщение А. И. Левшина о том, что Аблай в начале 60-х гг. пытался организовать земледелие в районе /реки Ишим, которое, по сведениям И. Г. Андреева, успешно развивалось там и в 70—80-х гг. В 1780 г. Аблай, получивший к тому времени титул хана Среднего жуза, «имел свое пребывание» в долине р. Талас, где также «производил хлебопашество». В 30-х гг. XVIII в. в северных районах Среднего жуза в бассейне р. Нуры поливным земледелием успешно занимался батыр Срым, посевы распространились и на территорию Младшего жуза — в урочище Кулакчи Барбы и долину р. Эмбы. Еще раньше в районе р. Тургай земледельческое хозяйство организовал зажиточный бай Сейткул, пример которого, по словам Сейдалина, «нашел себе подражателей… на разных пунктах степи». В 1790 г. оренбургский муфтий Мухамеджан Хусаинов также отмечал наличие ярового хлебопашества и сенокошения в Младшем жузе, которое начал осваивать один из представителей старшинской группировки Срыма Тляпбий. По данным представителей пограничной администрации, посевы казахской знати на территории Младшего и Среднего жузов продолжали возникать и в первой половине XIX в.
Анализируя состояние казахского земледелия, некоторые авторы пытались выявить факторы, стимулирующие его возникновение и масштабы распространения. Среди них они выделяли прежде всего внутренние предпосылки — нарастание кризисных явлений в кочевом скотоводстве казахов, связанное со стихийными бедствиями, джутом, барымтой, экстенсивным характером хозяйствования при растущей ограниченности пастбищных угодий. В этих условиях казахи вынуждены были искать новые источники повышения своего благосостояния, а следовательно, обращаться к замятию земледелием. По свидетельству Я. П. Гавердовского, Е. К. Мейендорфа, А. К. Гейнса и других очевидцев, занятие земледелием и некоторыми другими промыслами служило у казахов показателем нищеты.
Характерно, что факт существования земледельческих занятий у пауперизированной части казахского населения значительная группа авторов связывала с развитием земледелия у господствующей феодальной верхушки, которая использовала в своем хозяйстве труд издольщиков. В частности, Андреев указывал, что во владениях хана Аблая пашни обрабатывали его тюленгуты из числа русских пленных и «калмыков, завоеванных в 1771 г.». По свидетельству Я. П. Гавердовского, зажиточные казахи для обработки полей часто использовали обедневших сородичей-земледельцев, а также «невольников из числа взятых в России, Персии и у каракалпаков». «Многие зажиточные хозяйства сеют хлеб, используя труд бедняков-байгушей, лишившихся скота и ради куска хлеба сделавшихся рабами»,— констатировал И. Ф. Бларамберг. В то же время публикации XVIII — первой половины XIX в. не содержат сколько-нибудь обстоятельной характеристики причин, побудивших казахскую патриархально-феодальную верхушку к занятию земледелием.
Группа авторов объясняла развитие земледельческого хозяйства в казахском обществе влиянием внешних факторов, таких, как: общение казахов с оседлым населением, хлебный товарообмен, повышение товарности земледелия в регионе, поощрительная деятельность пограничных властей. В связи с этим немало внимания в исторической литературе того времени уделялось различным мерам по распространению оседлости и земледелия среди казахов со стороны Пограничного управления Западной Сибири, которому официальная русская историография отводила определяющую роль. В этом отношении показательны статьи С. Б. Броневского, однако анализ приводимых им статистических данных не подтверждает выводов автора: ме)ры администрации распространялись в основном на султанов, биев и баев, иными словами, преимущественно на патриархально-феодальную знать. Основная же масса общинников-скотоводов такой помощи со стороны российской администрации почти не получала.
Некоторые авторы считали, что наиболее распространенной формой приобщения кочевого населения к земледелию в первой четверти XIX в. стал наем бедных казахов в работники к линейным казакам и крестьянам. «Баранта и угнетение сильных, а также падеж скота,—писал С. Б. Броневский,— причиною сего бедственного положения байгушей». Нередко казахов-бедняков нанимали крестьяне-переселенцы, в отдельных случаях сдавая им в аренду землю за часть урожая. «Нельзя при сем не заметить,— писал сибирский губернатор М. М. Сперанский,— что те из киргиз, кои нанимаются в работники у крестьян, не только становятся добрыми хлебопашцами, но некоторые из них при наймах выговаривают себе участки или так называемые присевы, обрабатывают их и собирают урожай в свою пользу».
Работая в прилинейных хозяйствах, казахи здесь же обрабатывали и засевали выделенные им небольшие участки земли. Земледельческий опыт кочевник часто перенимал у русского крестьянина-хлебопашца, совместно с которым трудился. Примеры активного заимствования опыта ведения богарного земледелия, огородничества и пчеловодства отмечены в трудах многих казахстанских краеведов первой половины XIX в.
Причины, обусловливающие ограниченность распространения земледелия, интерпретировались по-разному в научной литературе. Часть исследователей усматривала их в объективных факторах, например в природно-климатических особенностях края. Иные авторы делали акцент на трудоемкость земледелия в условиях Казахстана и техническую отсталость края. В материалах русских исследователей XVIII—XIX вв. встречаются также сообщения о том, что в Казахской степи «имеется мало пригодных для хлебопашества плодородных мест» и «земледелие в бесплодной степи неудобно». С этих позиций рассматривается хозяйство казахов в работах X. Барданеса, И. Г. Андреева, Я. П. Гавердовского и некоторых других прогрессивно настроенных исследователей. В освещении распространения земледелия у казахов нельзя не заметить свойственной ученым и путешественникам того времени односторонности социально-политических суждений.
Одновременно в литературе была распространена трактовка вопроса о казахском земледелии, выдержанная в духе колониальной политики царизма. Отдельные авторы даже пытались объяснить незначительность распространения земледелия среди казахов якобы извечно присущими им нравственными качествами: природной леностью, «склонностью к грабежам»— и заявляли, что казахи совсем «не производят или не имеют никакого хлебопашества», «пренебрегают» им, испытывая своего рода «отвращение и боязнь прирасти к земле», что народ испытывает «боязнь» неусыпных забот о нивах и «земледельческий труд празднолюбивому народу не может быть приятен». Подобным лженаучным измышлениям официальной историографии противостояла аргументированная характеристика труда казахского земледельца в одной из работ Г. И. Спасского, который подчеркнул, что «ни один из кочующих в Сибири народов не может сравниться успехами землепашества с киргизцами. Трудолюбие их самую сухую песчаную землю обращает в плодородную…», одним словом, землепашество киргизов заслуживает сколько внимания, столько же и подражания». Как и Г. И. Спасский, другие прогрессивные исследователи XIX в. считали, что казахское земледелие существовало именно в тех местностях, где для его развития имелись необходимые условия и оно соответствовало представлениям и возможностям населения.
В ряде дореволюционных исследований есть описание структуры казахского земледелия, видов выращиваемых злаков, их урожайности, товарного выхода хлебной продукции, встречаются количественные и качественные характеристики сельскохозяйственной техники, различных систем обработки почвы, ирригационных сооружений. Поэтому в целом, несмотря на локальный характер, тенденциозность, противоречивость и поверхностность сведений русских ученых XVIII — первой половины XIX в. о казахском земледелии, можно сказать, что они все же частично отразили изменения, происходившие в хозяйственной жизни казахов.
Определенное место в материалах русских ученых и путешественников занимало описание таких форм хозяйства, как охота, домашние промыслы и ремесло. Отмечалось усилившееся промысловое значение охоты у казахского населения, поставлявшего на меновые дворы Оренбургской и Иртышской линий шкурки сурков, птиц и волков. Наибольшее развитие охотничий промысел получил на территории Восточного Казахстана. Здесь, по сведениям X. Барданеса, казахи ежегодно сбывали на Иртышскую линию множество шкур маралов, лосей, лисиц, горностаев.
Одной из статей дохода казахов считалось изготовление на продажу изделий из козьего пуха, кошм, войлока, предметов хозяйственного обихода. Спрос рынка стимулировал изготовление войлока и обработку скотоводческого сырья. Войлок местного производства использовался в качестве «потника для лошадей у кавалерийских войск». Расширилось производство изделий из продуктов скотоводческого хозяйства, главным образом выделка кож: бараньих, конских и козьих. Козий пух нашел широкого потребителя среди российских купцов.
Интерес представляют замечания П. С. Палласа о перспективах пчеловодческого промысла в окрестностях Усть-Каменогорской крепости. Высказанные им предложения послужили основой для разработки практических мероприятий пограничной администрацией на территории края, положивших начало развитию пчеловодства в Казахстане и Западной Сибири.
Таким образом, можно утверждать, что русских исследователей XVIII — первой половины XIX в. интересовал широкий круг проблем экономической жизни Казахстана и их труды дали определенную картину хозяйства казахского населения. Часть из них послужила базой для практических мер правительства в экономической области.
Труды и записки русских исследователей Казахстана — своеобразная категория исторических источников. «Нельзя забывать,—писал В. И. Ленин,— что в ту пору, когда писали просветители XVIII века… когда писали наши просветители от 40-х до 60-х годов… новые общественно-экономические отношения и их противоречия тогда были еще в зародышевом состоянии. Никакого своекорыстия поэтому тогда в идеологах буржуазии не проявлялось; напротив, и на Западе и в России они совершенно искренно верили в общее благоденствие и… искренно не видели (отчасти не могли еще видеть) противоречий в том строе, который вырастал из қрепостного». Это обстоятельство следует иметь в виду и при оценке вклада русских ученых в изучение экономической истории Казахстана. Для большинства из них характерны пристрастность, интерпретация сведений в духе официальной правительственной идеологии. Однако собранные ими факты большей частью достоверны и интересны, и именно фактическая сторона материалов русских ученых и путешественников представляет ценность сегодня.
Т. П. ВОЛКОВА