Географический фактор в формировании военно-политического объединения хунну

admin 16.06.2017 0 Комментарии

А. И. Бураев Институт монголоведения, буддологии и тибетологии СО РАН. Улан-Удэ

Хунну (сюнну, гунны) — широко известный как среди историков, так и среди людей, далеких от исторических изысканий, народ, создавший первую кочевую империю, оказавшую влияние на всю евразийскую цивилизацию своего времени. Имена Модэ и Аттилы по достоинству заняли место в ряду наиболее ярких исторических деятелей всех времен. Археологические памятники хунну, особенно курганы могильников Ноин Уула, Гол Мод в Монголии, Царам и Ильмова падь в Бурятии, производят неизгладимое впечатление своей грандиозностью и полученными в ходе раскопок материалами. Отсюда -устойчивый многолетний интерес специалистов к хуннской проблематике.

История хунну достаточно полно освещена в работах зарубежных и отечественных исследователей. Историография хунну начинается в XVIII в. с работ французских ученых Ж. Дегиня, Вивьен де Сен-Мартена и др. [Гумилев, 2004, с. 9-10]. Основоположником отечественной хуннологии является Н. Я. Бичурин, фундаментальная работа которого стимулировала не одно поколение востоковедов в широком смысле этого понятия [1950; 1953]. Вышеперечисленные авторы, как и их многочисленные последователи, изучали историю хунну по древнекитайским письменным источникам. Среди когорты исследователей необходимо упомянуть имена де Грота, Г. Е. Грумм-Гржимайло, К. А. Иностранцева, Л. Н. Гумилева, В. С. Таскина, Н. Н. Крадина и мн. др.

Материальную культуру хунну в конце XIX в. впервые исследовал Ю. Д. Талько-Грынцевич [1898]. Археологическую составляющую хунноведения существенно дополнили и развили П. К. Козлов, А. В. Давыдова, X. Пэрлээ, Ц. Доржсурэн, В. В. Волков, П. Б. Коновалов, С. В. Данилов, А. В. Ковалев и др.

Необходимо отметить и теоретические изыскания по поводу социального строя империи хунну. Спектр мнений по данной проблематике скрупулезно разобрал Н. Н. Крадин [2002, с. 18-29], что позволяет автору настоящего сообщения ограничиться ссылкой на указанную монографию.

Несмотря на существенные достижения в исследовании хунну, остается ряд нерешенных вопросов в истории этого военно-политического образования. Одним из наиболее дискуссионных среди них является вопрос о происхождении «этноса» хунну и созданной этим «этносом» политии.

Согласно китайским письменным источникам, в числе предков хунну фигурируют племена жун и ди (Сыма Цянь); шаньжун или сяньюнь, шуньвэй и гуйфан (Сыма Чжэнь). На основе анализа и сопоставления различных надписей и летописей китайский исследователь Ван Го-вэй «пришел к выводу, что встречающиеся в источниках племенные названия гуйфан, хуньи, сюньюй, сяньюнь, жун, ди и ху обозначали один и тот же народ, вошедший позднее в историю под именем сюнну» [цит. по: Материалы…, 1968, с. 10].

Из отечественных исследователей нарративных источников проблеме происхождения хунну уделил внимание Г. Е. Грумм-Гржимайло. Автор комплиментарно цитирует комментарий Цзин-чжо к «Ши цзи» Сыма Цяня, где предками хунну называются поколения хунь-юй и хянь-юнь, и уверенно настаивает на значительной метисации между хунну и динлинами на территории Южной Монголии и Ордоса начиная с V в. до н. э. [1926, с. 80-81].

Л. Н. Гумилев, основываясь на китайской письменной традиции, делает заключение, что первый прахуннский этнический субстрат образовался в результате смешения стенных кочевых племен ханьюнь и хуньюй с китайскими эмигрантами, пришедшими с Шун Вэем — легендарным предком хунну [2004, с. 17-18].

П. Б. Коновалов предполагает участие в формировании хунну нескольких компонентов, «а именно — ху, жун и ди» [1999, с. 59]. Из приведенных выше примеров становится ясно, что недостатка в предках (по древнекитайским нарративным источникам) хунну не испытывали. Большинство известных северных, по отношению к собственно китайским царствам, племен выступает в роли праотцов хунну. Не будем забывать, что некоторые племена, известные из хроник, вошли в состав хунну позднее, в период их экспансии во все стороны света. Сложившаяся ситуация не могла удовлетворить исследователей истории хунну. В то же время кажется маловероятным появление новых письменных источников по генезису хунну, где «по полочкам» была бы разложена их генеалогия. Именно поэтому пристальный интерес специалистов-хуннологов привлекают археологические памятники хунну.

Ряд исследователей археологии хунну видит их потомками носителей культуры «ордосских бронз» [Тянь Гуаньцзинь, 1983; Миняев, 1979 и др.]. Их оппоненты считают, что корни хунну следует искать в культуре верхнего слоя Сяцзядянь [Миняев, 1986; 1998]. С другой стороны, некоторые китайские (в первую очередь Цзинь Фэньи) и российские коллеги аргументированно считают культуру верхнего слоя Сяцзядянь родственной культуре плиточных могил [Комиссаров, 1988, с. 87] и связывают ее с племенами дунху [Там же, с. 87-89; Ковалев, 2002, с. 104]. Напомним, что, согласно традиционной для советского периода точке зрения, хунну произошли от населения, оставившего плиточные могилы [Сосновский, 1946; Гумилев, 1960, с. 46; Сэр-Оджав, 1971, с. 13-16], а также связывают их с протомонголами —дунху [Волков, 1967, с. 103-107; Новгородова, 1981, с. 211, 212; Викторова, 1980, с. 114-119].

Кроме того, фиксируются явные аналогии в материальной и духовной культуре двух названных племенных образований (носителей культуры плиточных могил и культуры верхнего слоя Сяцзядянь). Особо отметим наличие триподов и присутствие образа птицы с распростертыми крыльями в изобразительном искусстве двух культур. При этом указанная культура Дунбэя проявляет наибольшее сходство с дворцовскими памятниками Восточного Забайкалья. Соглашаясь или нет с тем, что А. Д. Цыбиктаров вообще предложил считать дворцовские памятники погребениями знатных плиточников, тем самым декларировав их однокультурность [1998, с. 136], нельзя отрицать значительного сходства между этими локальными группами. Выявленные археологические аналогии между культурой верхнего слоя Сяцзядянь, плиточными могилами и дворцовской группой памятников, по всей видимости, свидетельствуют в пользу предположения А. Д. Цыбиктарова, а также могут указывать на близкородственные отношения носителей всех трех традиций. Хронологический размах радиокарбоновых и радиоуглеродных дат по культурам плиточных могил и верхнего слоя Сяцзядянь (по дворцовской культуре, даты, установленные естественно-научными методами, нам не известны), в целом показывает синхронность их существования [Мамонова, Сулержицкий, 1989; Наваан, 1975; Харинский и др., 1995; Комиссаров, 1988; Цыбиктаров, 2004]. По совокупности полученных исследователями данных, культура плиточных могил датируется с XIII по IV в. до н. э., а культура верхнего слоя Сяцзядянь — с IX по IV в. до н. э.

П. Б. Коновалов решает сложившуюся коллизию, признавая смешанный характер культуры хунну, и считает, что вышеназванные культуры (ордосских бронз и верхнего слоя Сяцзядянь) протосюннуские [1999, с. 52-62].

В свою очередь, С. А. Комиссаров относит к раннему этапу памятников сюнну (хунну) могильники Таохунбала и Маоцзингоу, датирующиеся приблизительно VII в. до н. э. [см.: Миняев, 1998, с. 100].

А. А. Ковалев идентифицирует Маоцзингоу наряду с могильниками Иннюгоу и Госяньяоцзы с известным из Ши цзи племенем линьху — союзниками хунну, и твердо настаивает на присутствии здесь (Внутренняя Монголия, уезд Лянчэн) последних в V—III вв. до н. э., т. е. до походов Модэ [2002, с. 119-122]. Кроме того, исследователь на основе скрупулезного анализа китайских источников связывает с ранними хунну памятники Дабэйшань, Самэнцунь и Юцзяч-жуан в историческом районе Синьциньчжун, к югу от Ордоса [Там же, с. 117-119, 130-131, рис. 5, 6].

Автор настоящей работы склоняется к мнению П. Б. Коновалова, расширяя количество протосюнпуских культур. Вполне вероятно участие в формировании союза хунну населения, оставившего памятники Таохунбала и Маоцзингоу, Дабэйшань, Самэнцунь, Юцзячжуан, и части носителей культуры плиточных могил. Безусловно, хунну это конгломерат из разных племен, групп и отдельных родов. Сделанный вывод полностью согласуется с приведенными выше данными письменных источников. Более того, антропологические материалы по хунну демонстрируют значительную гетерогенность населения кочевой империи. В антропологическом составе хунну присутствуют не только представители различных монголоидных групп, но и разных больших рас (монголоиды и европеоиды) [Дебец, 1948, с. 83; Гохман, 1477, с. 162-163; Алексеев, Гохман, 1984, с. 69; Бураев, 2010, с. 189— 190]. Присутствие европеоидов может свидетельствовать об участии динлинского компонента в формировании хунну.

В связи со столь разнообразным составом создавшегося образования встает вопрос о причинах возникновения этнического и политического объединения хунну, об основных факторах этно- и полито-генеза. Нет необходимости вдаваться в теорию факторов этнической и политической интеграции (важнейшая задача этнологии и политологии), поскольку почти все они (факторы) были выделены для оседлых цивилизаций, а мы, в лице хунну, рассматриваем классическую помадную модель. Тем более, как отчетливо показал Н. Н. Крадин, «главные внутренние предпосылки складывания государственности у кочевников отсутствовали» [2002, с. 32-38].

По всей вероятности, у номадов существовали особые причины для объединения. Непосредственными побудительными факторами возникновения кочевой империи и смешанного этноса, согласно И. Н. Крадину, послужили экспансионистская политика Китая (империя Цинь), а, следовательно, необходимость противостоять ей и появление талантливого харизматичного лидера — шаньюя Модэ [Там же, с. 38-40]. Влияние отмеченных исследователем факторов несомненно. Тем не менее создается впечатление, что за достаточно быстрым соединением в одно военно-политическое образование разнородных суверенных племен лежат более глубокие фундаментальные причины, общие для всего населения, вошедшего в состав хунну. Такими причинами могли быть однотипный образ жизни — номадизм и, как основное условие его возникновения, сходная географическая среда.

Многочисленные исследователи хунну рассматривают в основном их политическую историю, социальную структуру, военную организацию. О географическом факторе развития хуннской державы упоминается по принципу — или простая констатация, или ничего. 11оэтому назрела необходимость обратить более пристальное внимание на географические особенности среды, способствовавшие динамичному становлению первой кочевой империи.

Общепризнано, что полиэтническое и военно-политическое объединение хунну состоялось на просторах Центральной Азии.

Здесь необходимо отметить, что за последние два десятилетия в сфере политической географии, которая зачастую доминантно влияет

на историческую, произошли существенные изменения. С самых высоких политических трибун Центральная Азия определяется как территория пяти постсоветских государств: Узбекистана, Таджикистана, Туркмении, Киргизии и Казахстана. В российской географической и исторической традиции за этим регионом прочно закрепилось название — Средняя Азия. За произошедшей сменой понятий стоит здоровое желание молодых независимых государств закрепить свой суверенитет и дистанцироваться, хотя бы терминологически, от территориальной гегемонии России. Кроме того, широкое распространение нового значения старого географического понятия связано с созданием на указанной территории центральноазиатской зоны, свободной от ядерного оружия, так как эта инициатива вышеупомянутых стран активно обсуждалась в ООН.

По нашему мнению, подобные географические казусы ведут к терминологической путанице, серьезно осложняющей, в том числе и исторические исследования. Тем более что новое определение Центральной Азии не имеет за собой географической базы.

Обратимся к географии. В последнем издании Большой географической энциклопедии Центральная Азия определяется как «природная область центра Азии, в которую входят Китай и Монголия. Граничит на севере с РФ и Казахстаном, на западе — с Киргизией и Таджикистаном. На востоке проходит по южной части Большого Хингана, горам Гайханьшань и Сино-Тибетским, на юге по продольной тектонической впадине верхнего Инда — Цангпо (Брахмапутры)» [2007, с. 560]. В 3-м издании БСЭ дано следующее определение: «Центральная Азия, природная страна в Азии, включающая пустынные и полупустынные равнины, плоскогорья и нагорья. Ограничена на востоке южной частью Большого Хингана и хребта Тайханшань, на юге — продольной тектонической впадиной верхнего Инда и Брахмапутры (Цангпо). На западе и севере граница Центральной Азии соответствует горным хребтам Восточного Казахстана, Алтая, Западного и Восточного Саяна, приблизительно совпадая с государственной границей между СССР, с одной стороны, Китаем и МНР — с другой. Площадь Центральной Азии, по разным оценкам, от 5 до 6 млн. км². На территории Центральной Азии расположена большая часть Китая и МНР. Население Центральной Азии составляют монгольские народы (халха и др.), китайцы, уйгуры, тибетцы и др.» [1978, с. 498].

В Советском энциклопедическом словаре указано: «Центральная Азия, природная страна, охватывающая внутриматериковую Азию, в пределах Китая и МНР. Около 6 млн. км²» [1990, с. 1487]. Как видно из приведенных определений, в основных характеристиках региона они практически идентичны. Таким образом, существует сложившееся, с четкими территориальными границами научное представление о локализации Центральной Азии. Именно им руководствовались отечественные ученые, исследуя те или иные проблемы, связанные территориально с центральноазиатским регионом. В этой связи надо обратить внимание историков на работу М. П. Петрова «Пустыни Центральной Азии» в двух частях. Автор явно разделяет Центральную и Среднюю Азию, сравнивая пустыни двух регионов между собой. Но главное преимущество этой работы для исторических исследований заключается в наличии карт Центральной Азии, составленных автором [1966, с. 6-7; 1967, с. 8-9].

Однако нас в большей степени интересует проблема хозяйственного использования этой огромной территории. Позволим себе еще раз обратиться к справочной литературе по географии региона: «Ордос, плато в северной излучине Хуанхэ, в Китае. На юге переходит в Лессовое плато. Площадь около 95 тыс. км². …Сложено преимущественно песчаниками, около трети территории занято песками, в понижениях — соленые озера, солончаки. Пустынная и полупустынная растительность. Кочевое скотоводство» [Географический…, 2003, с. 553].

А вот как охарактеризовал Западную Монголию географ, историк и этнолог Г. Е. Грумм-Гржимайло: «…эта страна самой природой обречена на ведение скотоводческого хозяйства…» [1914, с. 477].

Современные экологические исследования в Монголии привели ученых-биологов к схожим выводам: «На большей части территории страны зимой устойчивый снежный покров не образуется, а многие степные и пустынные растения после окончания вегетации остаются на корню, сохраняя высокие кормовые качества. Поэтому, несмотря на низкую продуктивность пастбищ, природные условия Монголии очень благоприятны для обитания копытных. Здесь возможен их круглогодичный выпас, а горный рельеф с многочисленными ущельями и падями позволяет животным находить убежище от непогоды… Развитое кочевое скотоводство имели здесь хунну…» [Динесман, Болд, 1992, с. 172].

Таким образом, наиболее адекватной формой хозяйственной деятельности на землях Центральной Азии является кочевое скотоводство. При современном хунну уровне развития производительных сил продуктивное земледелие на данной территории было невозможно. В «Жизнеописании Чжуфу Яня» об этом откровенно пишет Сыма Цянь: «[Приобретенные] земли (Ордос. — А. Б.) состояли из озер и солончаков, не производили пяти видов злака…» [Материалы…, 1968, с. 112]. По всей видимости, не прав был Л. Н. Гумилев, с легкой долей иронии пересказавший заключение Сыма Цяня о причинах длительного и равного противостояния хунну и Китая. «Отец истории» Китая объяснял сложившееся положение географическим фактором: «.. .географическое положение, климат и рельеф Китая и Срединной Азии настолько различны, что китайцы не могут жить в хуннских степях, так же, как хунны не могут жить в Китае, и потому покорение страны иного ландшафта и населения, имеющего непохожий быт, неосуществимо» [цит. по: Гумилев, 1960, с. 4]. Прав был Сыма Цянь.

Из географического экскурса в прошлое и настоящее Центральной Азии становится понятной и другая причина становления и довольно длительного существования полиэтничного военно-политического объединения хунну. Огромная территория (около 6 млн. км2) и кочевой образ жизни делали хунну неуловимыми для многочисленной, обремененной пехотой, обозами с провиантом и боеприпасами китайских армий Чжоу, Цинь или Хань.

И, наконец, упомянем еще об одном факторе, который можно назвать «географо-ностальгическим». Бань Гу сообщает: «После того как сюнну потеряли горы Иныпань, они всегда плачут, когда проходят мимо них» [Материалы…, 1973, с. 40]. Здесь Бань Гу констатирует стремление всех социальных групп хунну вернуться на склоны Иньшаня и в Ордос, которые за предшествующий период стали им родными. А за родину воюет с большей или меньшей долей успешности каждый народ.

Исходя из вышеизложенного, становится очевидным, что географический фактор являлся базисным для формирования империи хунну, впрочем, как и для всех следующих за ней кочевых военнополитических объединений в регионе. Географические условия на длительное время определили способ взаимоотношения с окружающей средой населения степей и полупустынь Центральной Азии.

• Алексеев В. П., Гохман И. И. Антропология азиатской части СССР. -М.: Паука, 1984.-208 с.
• Бичурин Н. Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Л 1ии в древние времена. — М.; Л., 1950. — Ч. I, П; 1953. — Ч. Ш.
• Большая географическая энциклопедия. — М: ЭКСМО, 2007. — 672 с. Большая советская энциклопедия. — М.: Советская энциклопедия, 1978. Бураев А. И. К вопросу о происхождении хунну // Древние культуры Монголии и Байкальской Сибири: мат-лы междунар. науч. конф. — Улан-Удэ: Изд-во БГУ, 2010.-С. 186-191.
• Викторова Л. Л. Монголы. Происхождение народа и истоки культуры. М.: Наука, 1980.-224 с.
• Волков В. В. Бронзовый и ранний железный века Северной Монголии. -Улан-Батор, 1967.- 148 с.
• Географический энциклопедический словарь: географические названия. — М.: Большая российская энциклопедия, 2003. — 903 с.
• Гохман И. И. Антропологическое изучение Забайкалья в Троицко-Кяхтинском отделении Русского географического общества // Очерки истории русской этнографии, фольклористики и антропологии. — Вып. VII. — Л.: Наука. 1977.-С. 158-164.
• Грумм-Гржимайло Г. Е. Западная Монголия и Урянхайский край. — Г. 1.-СП6., 1914.— 570 с.
• Грумм-Гржимайло Г. Е. Западная Монголия и Урянхайский край. — Т. 2.-Л., 1926.-898 с.
• Гумилев Л. Н. Хунну. Срединная Азия в древние времена. — М.: Изд-во пост, лит-ры, I960 — 291 с.
• Гумилев Л. Н. История народа хунну. — М.: ООО Изд-ва «АСТ», 2004. —700 с.
• Дебец Г. Ф. Палеоантропология СССР // Тр. Ин-та этнографии АН СССР. Нов. сер. — Т. 4. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1948. — 392 с.
• Динесман Л. Г., Болд Г. История выпаса скота и развитие пастбищной дигрессии в степях Монголии // Историческая экология диких и домашних копытных: История пастбищных экосистем. — М.: Наука, 1992. — С. 172-216.
• Ковалев А. А. О происхождении хунну // Центральная Азия и Прибайкалье в древности. — Улан-Удэ; Чита: Изд-во БГУ, 2002. — С. 103-131.
• Комиссаров С. А. Комплекс вооружения древнего Китая: Эпоха поздней бронзы. — Новосибирск: Наука, 1988. — 120 с.
• Коновалов П. Б. Этнические аспекты истории Центральной Азии (древность и средневековье). — Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 1999. — 214 с.
• Крадин Н. Н. Империя хунну. — М.: Логос, 2002. — 312 с.
• Мамонова Н. Н., Сулержицкий Л. Д. Опыт датирования по С-14 погребений Прибайкалья эпохи голоцена//С А. — 1989.-№ 1.-С. 19-32.
• Материалы по истории сюнну (по китайским источникам). — М.: Наука, 1968.- 176 с.
• Материалы по истории сюнну (по китайским источникам). Вып. 2. -М.: Наука, 1973. — 170 с.
• Миняев С. С. К хронологии сюннуских памятников Забайкалья // Ранние кочевники Средней Азии и Казахстана. — Л.: Наука, 1975. — С. 47^48.
• Миняев С. С. Культуры скифского времени Центральной Азии и сложение племенного союза сюнну // Тез. докл. всесоюз. археол. конф. «Проблемы скифо-сибирского культурно-исторического единства». — Кемерово, 1979.-С. 74-76.
• Миняев С. С. Исчезнувшие народы: сюнну // Природа. — 1986. — № 4. —С. 42-53.
• Миняев С. С. Дырестуйский могильник // Археологические памятники сюнну. — Вып. 3. — СПб.: Фонд «АзиатИКА», 1998. — 233 с.
• Наваан Д. Дорнод Монголийн хурлийн уе. — Улаанбаатар, 1975. — 200 с.
• Новгородова Э. А. Ранний этап этногенеза народов Монголии (конец Ш — I тыс. до н. э.) // Этнические проблемы истории Центральной Азии в древности. — М.: Наука, 1981. — С. 207-215.
• Петров М. П. Пустыни Центральной Азии. — Т. 1. — М.; Л.: Наука, 1966.— 274 с.
• Петров М. П. Пустыни Центральной Азии. — Т. 2. — Л.: Наука, 1967. -288 с.
• Советский энциклопедический словарь. — М.: Советская энциклопедия, 1990,- 1632 с.
• Сосновский Г. П. Ранние кочевники Забайкалья // Краткие сообщения Института истории материальной культуры. — Вып. 8. — 1946.
• Сэр-Оджав Н. Древняя история Монголии (XIV в. до н. э. — ХП в. н. э.): автореф. дис. … д-ра ист. наук. — Новосибирск, 1971. — 34 с.
• Талько-Грынцевич Ю. Д. Материалы к палеоэтнологии Забайкалья. Ill // Тр. Троицкосавско-Кяхтинского отд-ния Приамурского отд. Русского географического о-ва. — Т. 1, вып. 3. — М., 1898.
• Тянь Гуаньцзинь. Археология сюнну в районе Внутренняя Монголия за последние годы // Каогу сюэбао. — 1983. — № 1. — С. 7-24.
• Харинский А. В., Зайцев М. А., Свинин В. В. Плиточные могилы Приольхонья // Культуры и памятники бронзового и раннего железного веков Забайкалья и Монголии. — Улан-Удэ: Изд-во БГУ, 1995. — С. 64-78.
• Цыбиктаров А. Д. Культура плиточных могил Монголии и Забайкалья.— Улан-Удэ: Изд-во БГУ, 1998. — 287 с.
• Цыбиктаров А. Д. Культурное и хронологическое соотношение херексуров и памятников монгунтайгинского типа Горного Алтая, Тувы, Монголии и Южного Забайкалья // Центральная Азия и Прибайкалье в древности. — Вып. 2. — Улан-Удэ: Изд-во БГУ, 2004. — С. 35-49.