Действие рассказа относится к V веку до н. э. Его герои — вымышленные лица. Но отношения между ними основываются на древнеиндийских законах, приписываемых Ману.
Я мчался изо всех сил, словно бы меня догоняли слоны. Но им не было до меня дела. Слоны пришли ночью, когда наша деревня была погружена в сон, и превратили молодые побеги риса в голую безобразную землю с ямами и рытвинами от огромных ног. Особенно пострадали от набега участки у леса и среди них клин моего отца.
На краю деревни я обогнал Рихаса. Участок его отца, кшатрия Пентара, также пострадал от набега слонов. Но, кроме риса, семье Рихаса принадлежало небольшое ячменное поле в лощине, куда слоны не зашли. Для нас же рисовое поле было единственной надеждой. Двадцати мер едва хватало от урожая до урожая, а теперь и одной не собрать.
— Куда ты несешься! — прокричал мне вдогонку Рихас.— Все равно беды не обгонишь.
Но я не остановился, хотя пот заливал мне глаза и ноги подкашивались от усталости. Меня гнали вперед волнение и страх. Что скажет отец? Ведь это я вместе с Рихасом караулил рисовое поле. Я должен был бить в медный гонг, чтобы поднять тревогу. А вместо этого уснул и не заметил слонов.
Выслушав мой сбивчивый, прерывавшийся всхлипываниями рассказ, отец побледнел. Но ни слова упрека не вырвалось из его крепко стиснутых зубов.
— Жди меня здесь! — сказал он и решительно двинулся в сторону леса.
Весть о несчастье облетела деревню. На площадь у дома брахмана высыпали стар и млад. Старцы, поглаживая белые бороды, вспоминали о бедствиях прежних лет — градах, пожарах, наводнениях. Много лет назад в соседнем лесу поселился тигр-людоед, похищавший женщин и детей. Но слоны никогда еще не нападали на нашу деревню. Наверно, кто-нибудь прогневал богов.
Тем временем вернулся отец. За этот час он постарел. Спина его сгорбилась, плечи стали острыми, глаза потускнели.
— Пойдем! — сказал он строго.
Мне стало страшно. Я поднял голову, стараясь прочесть в глазах отца его решение. Не хочет ли он принести меня в жертву, как это делали древние герои со своими непослушными сыновьями?
Поняв мои страхи, отец опустил ладонь мне на лоб. И я понял, что он не гневается.
— Когда я был в твоем возрасте,— продолжал он мягко,— наше поле сожгла засуха. Твой дед, да воплотится он в своей следующей жизни в брахмана, отправился со мною в город. Мы достали зерно для урожая. Я хорошо запомнил дом ростовщика.
Так я впервые услышал это слово: «ростовщик». Я решил, что это городской колдун, умеющий выращивать рис даже на раскаленных камнях. Иначе бы откуда он мог иметь рис в городе и раздавать его тем, кто испытывает нужду.
Дом ростовщика стоял за каменным забором. Внутрь вела скрипучая железная калитка. Таким же скрипучим был голос лысого человечка, не очень любезно пригласившего отца во внутренние покои.
Оставшись во дворе, я разглядывал гладкие каменные плиты с растущими в щелях чахлыми травинками. Затем внимание мое привлек большой железный котел, висевший на палке между двух столбов. Из котла валил пар, и я не сразу заметил стоявшего у стены мальчика. «Наверное, это подручный колдуна»,— подумал я. Я слышал, что колдуны собирают травы и вываривают их вместе с жабами и змеями.
— Подойди сюда! — крикнул мне мальчик.
Вблизи я удивился его худобе.
— Нет ли чего поесть? — спросил он.
Я отломил кусок лепешки, которым снабдила меня мать.
Поев, мальчик рассказал, что отдан в залог живоглоту, и выразительно показал на дом.
Слово «живоглот» было мне понятно. В сказках говорилось о демонах, живьем проглатывающих людей.
— А какой он из себя? — спросил я.
— Да ты же его видел!—отозвался мальчик.— У него голова лысая, как колено, а нос крючком.
— Так это и был ростовщик! — воскликнул я.
В это время открылась дверь и на пороге показался отец.
— Вот мы и с зерном для посева,— сказал он, когда мы вышли наружу.— Завтра я приеду за ним в город. Полторы меры за меру.
Я не сразу понял смысл последних слов, и отец пояснил:
— За каждую меру зерна, которую мне ссудит ростовщик, после получения урожая надо будет отдать полторы.
И тогда я догадался, почему мальчик назвал ростовщика живоглотом.
На следующее утро я уже играл с Рихасом и, конечно же, рассказал ему о том, что был в городе у ростовщика, о дворе, мощенном каменными плитами, железном котле и мальчике, которого не кормят.
— Мой отец тоже был в городе,— сказал Рихас.— Он взял у ростовщика рис — четыре меры за три.
— Четыре за три? — удивился я.— Мой отец должен отдать полторы за одну.
— А мой — четыре за три,— настаивал Рихас.
— Почему же мой отец должен отдать больше? Он же беднее. У него нет ячменного поля.
— Не знаю: Наверное, надо было найти доброго ростовщика.
В тот же день я рассказал отцу о нашем разговоре.
— Не может быть! — сказал он.— Ты что-то напутал.
— Но Рихас говорит — четыре за три. Зачем ему врать?
Это объяснение не убедило отца, и он вышел, чтобы узнать, как было на самом деле.
Вернулся он мрачнее тучи.
— Ты прав,— сказал он.— Ростовщик тот же. С меня он взял полторы за меру, а с него четыре за три.
Мать набросилась на отца с плачем:
— Вечно тебя обманывают!
— Успокойся! — сказал отец.— Я пойду жаловаться царю. Ведь царь — защитник слабых. Не даром ведь говорится: «Если бы царь не наказывал сильных, они изжарили бы слабых, как рыбу на вертеле».
Слова эти успокоили мать, и она сказала:
— Попроси царя, чтобы он отогнал слонов, ведь они снова растопчут наш рис. Это же несправедливо, чтобы люди работали, а лесные звери уничтожали их труд.
— Обязательно скажу,— пообещал отец.
Через несколько дней мы отправились в столицу. Это был очень большой город, наверное в десять раз больше того, где жил ростовщик. Дом царя — отец назвал его дворцом — находился за стеной, такой высокой и крепкой, что ее не смогли бы сломать даже слоны. Во дворец можно было войти через огромные ворота, но мы туда не вошли, потому что воины преградили нам путь копьями, а их начальник сказал, что если у отца есть дело к царю, то он может обратиться к царскому судье на базарной площади у трех башен.
Базарная площадь была полна людьми, сновавшими в разных направлениях, что-то продававшими и покупавшими или просто бродившими без дела. От толчеи, обилия невиданных товаров, гомона у меня закружилась голова. Я прижался к отцу, боясь отстать от него и затеряться в толпе.
— Дорогу! Дорогу! — послышались чьи-то голоса.
Мы отступили, чтобы пропустить быков. Они везли большую клетку на колесах. За решеткой из кольев были видны люди в жалких лохмотьях. Некоторые высовывали руки, прося милостыню.
— Кто это? — спросил я.— Почему они в клетке, как звери?
— Преступники,— шепнул отец.— Они нарушили закон, и теперь их возят по городу для примера другим.
Я живо представил себе, как в клетку бросят ростовщика. Мне стало его жалко. Лучше уплатить лишнюю меру зерна, чем подвергать человека, пусть даже плохого, таким мукам.
Надо было видеть возмущение отца, когда я поделился с ним мыслями.
— Чего его жалеть! — кипятился он.— Ведь он нас не пожалел. Пусть себе сидит рядом с ворами и убийцами.
Наконец мы подошли к месту, где вершился суд. Царский судья сидел на возвышении, так что виден был всем. Его одеяние сверкало золотыми нитями, шапка — драгоценными камнями. По обе стороны от него сидели на корточках писцы и что-то царапали на пальмовых листьях.
Прошло немало времени, пока очередь дошла до моего отца и он предстал перед очами царского судьи. Я был недалеко и слышал все, о чем они говорили.
— Из какой ты касты? — спросил судья.
— Из вайшьев,— ответил отец.
— И что же ты хочешь от закона?
— Справедливости. Ростовщик ссудил мне меру зерна за полторы, а моему соседу три за четыре.
— А кто твой сосед?
— Кшатрий Пентар.
— Тогда ростовщик прав,— отозвался судья.— Процент взят в соответствии с кастой, к которой ты принадлежишь. Но если бы он и не был прав, разве тебе неведомо, что закон запрещает должнику жаловаться на человека, давшего ссуду. За жалобу ты уплатишь в царскую казну штраф, равный стольким мерам зерна, сколько ты взял в долг.
Отец словно онемел. У него не нашлось слов, чтобы сказать о слонах, растоптавших наш рис.
— Следующий,— произнес судья, и отца оттолкнули.
Так мы ни с чем вернулись в деревню.
В день сбора урожая к нам явился писец с пальмовым листом и, показывая пальцем на нацарапанные значки, потребовал зерно для царя. Отец не стал спорить, потому что боялся попасть в клетку на площади. А после того как рассчитались еще и со сборщиком налога, зерна осталось едва на посев. И отец сказал мне и матери, чтобы мы держали дом на запоре и никого не пускали.
Прошло время отдачи долга, а ростовщик не появлялся, словно он о нас забыл. Я стал выходить из дому и, как прежде, играл с Рихасом. Однажды, когда я прятался от него за деревом, на дорогу выехала повозка, запряженная парой волов. У возчика был такой вид, словно он кого-то искал. И хотя это был незнакомый человек, я его не испугался. Мне показалось, что он просто заблудился. Когда я подошел на его зов, он молча схватил меня и заткнул ладонью рот. Через несколько мгновений я оказался в повозке. Рихас так и не нашел меня и не догадался, что со мною. И только через несколько дней меня отыскал в городе отец. Как вы понимаете, человек, который меня схватил, был послан ростовщиком. Этот живоглот взял меня хитростью вместо долга.
Теперь я живу в доме ростовщика и выполняю тяжелую и однообразную работу. От голода я стал таким же худым, как тот мальчик.
Прошло уже два года, а отец все не может отдать свой долг, и он растет, как тесто в деревянной бадье. Давно уже я забыл о наших деревенских играх и развлечениях. Дни длинные, а хозяин суров, хотя он и не заставляет меня выполнять нечистую работу— для этого есть шудры. Они живут отдельно и едят свою особую пищу. Но я им завидую: их много, а я один, и мне не с кем обменяться словом. Сначала я пробовал подходить к ним, но надсмотрщик каждый раз больно бил меня, напоминая, что я из касты дваждырожденных и не должен осквернять себя общением с шудрами.
Иногда ко мне подходит ростовщик. У него колючие глаза и скрипучий голос.
— Работай, мальчик, работай! Не даром же я кормлю твоего отца и тебя,— твердит он, и глаза суживаются, тонкие губы растягиваются.
И опять я мешаю варево в котле, а когда солнце понуро спускается за каменный забор, я падаю на свою истертую циновку и жду, когда придут слоны. Они явятся ночью, когда все уснет в доме ростовщика. Слоны раздавят каменные стены своими огромными ногами и найдут хозяина. Они гневно протрубят на весь город. И тогда я проснусь, чтобы бить в медный гонг.